Эта книга пронзительнее, чем «1984». Потому что она написана изнутри диктаторского режима. Оруэлл фантазировал, Стругацкие жили в стране лжи и тотального контроля. Роман называется «Трудно быть богом» – но он про то, как трудно оставаться человеком, когда над тобой незримо нависает страшный спрут, а все вокруг превратились в агрессивных животных.
«У спрута есть сердце. И это всего страшнее, мой тихий, беспомощный друг. Мы знаем, где оно, но мы не можем разрубить его, не проливая крови тысяч запуганных, одурманенных, слепых, не знающих сомнения людей. А их так много, безнадежно много, темных, разъединенных, озлобленных вечным неблагодарным трудом, униженных, не способных еще подняться над мыслишкой о лишнем медяке…»
Фантастом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан?
Изначально роман задумывался как «веселая и интересная остросюжетная штука», эдакий фантастический Дюма, только на другой планете. Аркадий Натанович писал брату: «Абсолютизм, веселые пьяные мушкетеры, кардинал, король, мятежные принцы, инквизиция, матросские кабаки, галеоны и фрегаты, красавицы, веревочные лестницы, серенады и пр.». Однако в работу над книгой внезапно вмешалась жизнь – с отвратительной ухмылкой тоталитаризма.
Борис Стругацкий «Комментарии к пройденному»: «В середине декабря 1962 года (точной даты не помню) Хрущев посетил выставку современного искусства в московском Манеже. Науськанный (по слухам) тогдашним главою идеологической комиссии ЦК Ильичевым, разъяренный вождь, великий специалист, сами понимаете, в области живописи и изящных искусств вообще, носился (опять же по слухам) по залам выставки с криками: «Засранцы! На кого работаете? Чей хлеб едите? Для кого вы все это намазали, мазилы?» Он топал ногами, наливался черной кровью и брызгал слюной на два метра…
Все без исключения средства массовой информации немедленно обрушились на абстракционизм и формализм в искусстве, словно последние десять лет специально готовились, копили материал, того только и ждали, когда же им, наконец, разрешат высказаться на эту животрепещущую тему...
Словно застарелый нарыв лопнул. Гной и дурная кровь заливали газетные страницы. Все те, кто последние «оттепельные» годы попритих (как нам казалось), прижал уши и только озирался затравленно, как бы в ожидании немыслимого, невозможного, невероятного возмездия за прошлое – все эти жуткие порождения сталинщины и бериевщины, с руками по локоть в крови невинных жертв, все эти скрытые и открытые доносчики, идеологические ловчилы и болваны-доброхоты, все они разом взвились из своих укрытий, все оказались тут как тут, энергичные, ловкие, умелые гиены пера, аллигаторы пишущей машинки. МОЖНО!»
26 марта 1963 года «гнойная волна» докатилась и до секции научно-фантастической и приключенческой литературы Московской писательской организации. На совещании писателей выступил ярый коммунист Александр Казанцев и разнес в пух и прах дерзкого фантаста Генриха Альтова, которого он при всех обозвал «фашистом», «безыдейным человеком» и «мазилой». Критический момент для Бориса Натановича Стругацкого!
«Дальше я не слушал. У меня холодный пот выступил. Все сидели, как мертвые, уставясь в стол, никто ни звука не проронил, и вот тогда я понял, что в первый раз в жизни столкнулся с Его Величеством Мстящим Идиотом, с тем, что было в 37-м и 49-м. Выступить с протестом? А если не поддержат? Откуда мне знать, что у них за пазухой? А если это уже утверждено и согласовано? Трусость мною овладела страшная, да ведь и не даром, я же боялся и за тебя. А потом я так рассвирепел, что трусость исчезла. И когда Казанцев кончил, я заорал: Разрешите мне! Тушкан, недовольно на меня поглядев, сказал: Ну что вам, ну говорите.
Стругацкий: При всем моем уважении к Александру Петровичу я решительно протестую. Альтова можно любить и не любить, я сам его не очень люблю, но подумайте, что вы говорите. Альтов – фашист! Это же ярлык, это же стенографируется, мы не в пивной сидим, это черт знает что, это просто непорядочно! (Это я помню, но я еще что-то нес, минут на пять.)»
Борис Натанович сумел проявить мужество и порядочность, когда все молчали. В тот день он стал истинным героем. Эти события повлияли не только на гражданскую позицию Стругацких, но и на их творчество. Бесшабашный мушкетерский роман был переписан и превратился в горькую антиутопию… Слишком похожую на реальность.
Принц Гамлет на рейсовом звездолете
Чаще читатель ставит себя на место главного героя Руматы, земного наблюдателя в Арканаре. Румата, безусловно, вызывает симпатию и сочувствие, но он выше обычных обстоятельств, неуязвим для многих опасностей Арканара. Он не жертва, у него есть сила и возможности, он действует. Румата – это романтический герой, добрый бог, принц Гамлет, случайно встретившийся простому лавочнику Гауку.
«У отца Гаука были печальные добрые глаза и маленькие бледные руки в неотмытых чернильных пятнах. Румата немного поспорил с ним о достоинствах стихов Цурэна, выслушал интересный комментарий к строчке “Как лист увядший падает на душу…”, попросил прочесть что нибудь новенькое и, повздыхав вместе с автором над невыразимо грустными строфами, продекламировал перед уходом “Быть или не быть?” в своем переводе на ируканский.
— Святой Мика! — вскричал воспламененный отец Гаук. — Чьи это стихи?
— Мои, — сказал Румата и вышел».
Эмиграция в Ирукан
Но отчаяние могущественного Руматы – даже когда он теряет любимую девушку – не идет ни в какое сравнение с отчаянием бессильных интеллигентов, которые родились в Арканаре, жили здесь обычной жизнью, завели семью, детей, увлекались стихами и наукой, а потом подняли от книги глаза – и вдруг поняли, что находятся в окружении воинствующей серости. Как же больно читать о простых арканарцах, которые пытаются спастись из средневекового ада, в котором им не повезло родиться и в котором они обречены сгореть. Румата, располагающий средствами и властью, помогает им сбежать в Ирукан – соседнее герцогство, более лояльное к людям искусства. Еще больнее читать о тех, кто эмигрировать и не пытается – как тот же отец Гаук, признанный «скрытым книгочеем» и закончивший свою жизнь на арканарской виселице.
«А по темной равнине королевства Арканарского, озаряемой заревами пожаров и искрами лучин, по дорогам и тропкам, изъеденные комарами, со сбитыми в кровь ногами, покрытые потом и пылью, измученные, перепуганные, убитые отчаянием, но твердые как сталь в своем единственном убеждении, бегут, идут, бредут, обходя заставы, сотни несчастных, объявленных вне закона за то, что они умеют и хотят лечить и учить свой изнуренный болезнями и погрязший в невежестве народ…»
«Как лист увядший падает на душу…»
На страницах романа мимоходом упоминаются интереснейшие персонажи, каждый из которых заслуживает отдельной повести.
- Багир Киссэнский, открывший сферичность планеты;
- лейб-знахарь Тата, высказавший гениальную догадку о возникновении эпидемий от мелких, незаметных глазу червей, разносимых ветром и водой;
- алхимик Синда, искавший, как все алхимики, способ превращать глину в золото, а нашедший закон сохранения вещества;
- Пэпин Славный, автор исторической трагедии «Поход на север», вплоть до недавнего времени руководил государственным просвещением, пока министерство истории и словесности, возглавляемое им, не было признано вредным и растлевающим умы;
- Гур Сочинитель, создавший первый в истории Империи светский роман – печальную историю принца, полюбившего прекрасную варварку;
- высокоученый алхимик Ботса занимал ныне упраздненный за ненадобностью пост министра недр, заложил несколько рудников и прославил Арканар удивительными сплавами, секрет которых был утерян после его смерти.
Но самый известный диссидент Арканара – Цурэн Правдивый, написавший более пятисот баллад и сонетов, положенных в народе на музыку. Любимый поэт Руматы – и главное его достижение в деле спасения арканарской интеллигенции от расправы дона Рэбы.
«Цурэн Правдивый, изобличенный в преступной двусмысленности и потакании вкусам низших сословий, был лишен чести и имущества, пытался спорить, читал в кабаках теперь уже откровенно разрушительные баллады, дважды был смертельно бит патриотическими личностями и только тогда поддался уговорам своего большого друга и ценителя дона Руматы и уехал в метрополию. Pумата навсегда запомнил его, иссиня-бледного от пьянства, как он стоит, вцепившись тонкими pуками в ванты, на палубе уходящего коpабля и звонким, молодым голосом выкpикивает свой пpощальный сонет «Как лист увядший падает на душу».
В самом романе приводится только первая строчка сонета Цурэна. Но многие советские поэты пытались его продолжить. Мне больше всего понравились стихи Татьяны Луговской:
Как лист увядший падает на душу,
Уходят в море наши корабли.
Нам утешеньем будет солнца блик:
И се — закон, и как его нарушишь?
Спасаясь от кинжала и петли,
Измучены безмолвием и сушью,
Мы покидаем эту злую сушу
Навеки. Без прощаний. Без молитв.
Все позади: предательство, опала,
И смерть любимых, и сожженье книг.
Разорвана связующая нить,
Но горсть земли — у каждого — на память…
И так светлы в безумии своем,
Как будто мы до цели доплывем.
Стругацкий о войне
В завершение приведу цитату из интервью Бориса Натановича Стругацкого. В 2003 году его спросили, как он относится к войне в Ираке, симпатизирует ли он какой-либо из сторон. Писатель ответил: «Понятие нравственности в применении к войне — абсурдно. Не может быть «хороших» и «плохих» войн. Все войны отвратительны, и эта в том числе. Можно только молиться, чтобы она как можно быстрее кончилась, унесла бы как можно меньше жертв и привела бы к свержению диктаторского режима. Такое свержение не сделало бы эту войну справедливой, никак не оправдало бы ее, но, по крайней мере, придало бы ей хоть какой-то исторический смысл».