Чехов был слишком ироничен, чтобы влюбляться всерьез и надолго. До 41 года он оставался убежденным холостяком. С легкой усмешкой расставался с мимолетными увлечениями, а потом безжалостно и точно выводил образ «молодой, хорошенькой, развратной гадины» в своих рассказах. И все-таки нашлась женщина — «громадная змея», называл он ее, — приковавшая Антона Павловича к себе невидимыми цепями. Это был очень странный брак… Но другого у гениального писателя и быть не могло.
До встречи с Ольгой
Фрейд называл юмор «одним из высших защитных механизмов». С Чеховым так и получилось. Детство у Антона было трудным и бедным. В пять утра пел в церковном хоре, потом торопился в школу, а после занятий торговал сальными свечами в убогой отцовской лавке, забравшись с ногами на ящик из-под казанского мыла и съежившись от лютого холода. Решетки на окнах, дырявые подошвы, промерзшая чернильница, дурные отметки за несделанные уроки… Но хуже всего — регулярные побои. Отец Павел Егорович держал сыновей в строгости, то и дело хватался за розги, пускал в ход кулаки по малейшему поводу. Незабываемый рассказ «Спать хочется» Антон писал про себя.
И только Мельпомена спасала мальчика от мрачной реальности. Чехову было шесть лет, когда в Таганроге открылся новый, очень красивый театр — совсем как «Ла Скала»! Каждый вечер здесь звучали классические оперы в исполнении знаменитых итальянских артистов Белатти и Зангери. Какой контраст с гадкой, насквозь пропахшей табаком лавчонкой, в которой пили пиво и обменивались пошлыми шуточками мелкие хлебные маклеры!
Когда Антону исполнилось тринадцать, он попал на оперетту «Прекрасная Елена» Жака Оффенбаха — и был потрясен гармонией несочетаемого. Древнегреческая трагедия про роковую женщину, из-за которой гибнут цари и народы, подавалась под соусом французской буффонады. Забавный Менелай с усами и эспаньолкой Наполеона III просто не мог всерьез страдать из-за измены неверной Елены.
Эта проходная в общем-то оперетка неожиданно стала символом жизни и творчества писателя Чехова.
До встречи с Антоном
Ольга родилась в семье немецкого инженера Леонарда Книппера, работавшего в России по контракту. Отец ее был добрым, заботливым прагматиком; Леонард обеспечил дочери прекрасное образование, поощрял ее занятия живописью — но категорически запретил мечтать о театре. «Я продолжала жить, как в тумане, — вспоминала Ольга, — занимаясь то тем, то другим, но не видя цели. Сцена меня манила, но по тогдашним понятиям казалось какой-то дикостью сломать семью, которая окружала меня заботами и любовью, уйти, и куда уйти?»
Из золотой родительской клетки можно было сбежать замуж. 18-летняя Ольга ответила на ухаживания 32-летнего инженера Владимира Шухова. Он удивительно похож на Чехова, но наша героиня об этом, конечно, еще не знает. Владимир умело дирижирует чувствами юной барышни, обещает ей скорую свадьбу… А через два года бросает, так и не женившись. Ольга больше не верит мужчинам; она становится циничной и учится пользоваться своими чарами в практических целях.
А цель у нее одна — стать знаменитой актрисой. Отца больше нет, он скоропостижно скончался. Приходится выживать самой, но наконец-то можно воплотить давнишнюю мечту о сцене. Ольга становится ученицей и возлюбленной режиссера Владимира Немировича-Данченко, который в 1898 году зачисляет ее в только что созданную труппу Московского художественного театра. Ольга так хороша в спектаклях с Константином Станиславским, что зрители задаются вопросом: а только ли сценой ограничиваются чувства этой пары?
В 1898 году Ольге тридцать лет. Она словно сошла со страниц «Шампанского» Чехова: «За столом сидела маленькая женщина с большими черными глазами. Мой стол, серые стены, топорный диван… кажется, всё до малейшей пылинки помолодело и повеселело в присутствии этого существа, нового, молодого, издававшего какой-то мудреный запах, красивого и порочного. А что гостья была порочна, я понял по улыбке, по запаху, по особой манере глядеть и играть ресницами… Всё полетело к чёрту верхним концом вниз. Помнится мне страшный, бешеный вихрь, который закружил меня, как перышко».
Письма
9 сентября 1898 года Немирович-Данченко пригласил Чехова на репетицию «Чайки», которую впервые ставил МХАТ. Ольга, игравшая главную героиню Ирину Николаевну, трепетала от волнения. А вдруг автору не понравится ее интерпретация роли? Слово драматурга — закон, Чехов может запросто заменить Ольгу на любую другую актрису.
Но — не заменил. Наоборот. «Написал сестре: «Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину». А потом стал посылать письма Ольге — короткие, ироничные, игривые. Актриса с легкостью подхватила его непринужденный тон.
- Антон: «Здравствуйте, последняя страница моей жизни, великая артистка земли русской. Я завидую черкесам, которые видят Вас каждый день».
- Ольга: «Получила весточку от Вас и ужасно обрадовалась, даже громко рассмеялась. А я-то думала, что писатель Чехов забыл об актрисе Книппер — так, значит, изредка вспоминаете?»
- Антон: «Да, Вы правы: писатель Чехов не забыл актрисы Книппер. Мало того, Ваше предложение поехать вместе из Батума в Ялту кажется ему очаровательным. Я поеду, но с условием… что Вы не вскружите мне голову. Вишневский считает меня очень серьезным человеком, и мне не хотелось бы показаться ему таким же слабым, как все… До 18-го!! На пароходе будем пить вино».
- Ольга: «Здравствуйте, писатель! Как поживаете? Я на Вас зла и обижена — писать мне не хотите, забыли актрису, ну и Бог с Вами. А все-таки посылаю Вам вкусных духов, авось вспомните меня. Ночь чудная, лунная, хочется за город, на простор, поедемте, а? Теперь хорошо в долине Кокоза!!! Прощайте, прощайте, писатель, будьте здоровы».
- Антон: «Записочку, духи и конфеты получил. Здравствуйте, милая, драгоценная, великолепная актриса! Здравствуйте, моя верная спутница на Ай-Петри и в Бахчисарай! Здравствуйте, моя радость!.. Бегу в город и на базар. Будьте здоровы, счастливы, радостны! Не забывайте писателя, не забывайте, иначе я здесь утоплюсь или женюсь на сколопендре».
Начавшись как флирт, их переписка с годами обрела жизненную важность. Влюбленные виделись крайне редко. Ольга не могла уехать из Москвы, а Антон не мог там оставаться — задыхался, особенно зимой. Оставалось только писать друг другу каждый день, и несколько раз в год встречаться — в основном в Ялте, где у Чехова был дом.
- Ольга: «Я жива, здорова, хриплю только, пью теплый Оберзальцбрунн и натерла грудь скипидаром; думаю о тебе, люблю тебя, мне хорошо и покойно на душе, знаю, что ты есть у меня и твоя любовь. Утром шла мимо Страстного и мечтала, как я поеду к тебе и как ты меня встретишь, дорогой мой, и как нам будет хорошо. Спи спокойно, дыши югом и думай обо мне».
- Антон: «Ну, будь здорова, дуся моя. Да хранит тебя Бог и ангелы небесные. Не изменяй мне даже в мыслях. Напиши, как идут репетиции. Вообще пиши как можно больше. Умоляю. Твой Antoine. Целую тебя — пойми это. Кланяюсь в ножки».
- Ольга: «Сейчас я себе представляю себя в старости, вот также смотрящей на сухие букеты и ленты и хотелось бы, чтоб тогда воспоминания, целая вереница воспоминаний согревали бы душу, чтоб тепло было от дум о пережитом, чтобы не было остроты, боли. Хорошо бы ведь было, а? Ну — до старости еще далеко… Ты не смеешься над моей болтовней? Наверно саркастически ухмыляешься — права я?»
- Антон: «Выздоровела? То-то! Хотя во время болезни ты хорошая девочка и хорошие письма пишешь, но все же не смей больше болеть… Ну, деточка, будь здорова и счастлива. Я твой! Возьми меня и съешь с уксусом и прованским маслом. Крепко тебя целую. Твой Antoine».
- Ольга: «Я рада, что тебе там хорошо и тепло. Хотела бы перелететь к тебе хоть на несколько часов, поболтать, обнять тебя, поцеловать, потрепать, за волосы — о pardon, academicus! И подурить хочется с тобой. Но ведь это все будет, да? Пока мысленно проделываю. Посылаю тебе группки, снятые при магнии. Не пугайся меня, первый день, что я встала с постели, вроде выдры! Теперь я хорошая, розовая, теплая».
- Антон: «Жестокая, свирепая женщина, сто лет прошло, как от тебя нет писем. Что это значит? Теперь письма доставляются мне аккуратно, и если я их не получаю, то виновата в этом только ты одна, моя неверная. Пиши, собака! Рыжая собака! Не писать мне писем — это такая низость с твоей стороны! Хоть бы написала, что делается с «Тремя сестрами». Ты еще ничего мне не писала о пьесе, решительно ничего, кроме того, что была-де на репетиции или репетиции сегодня не было. Отколочу я тебя непременно, черт подери… Дни прибавляются, скоро весна, моя славная, хорошая актриска, скоро увидимся. Пиши, голубчик, умоляю тебя. Твой Тото».
Почти семья
Кажется, именно Ольга сделала Антону предложение, а не наоборот. Ее письмо от 17 апреля 1901 года: «Я так ждала весны, так ждала, что мы будем где-то вместе, поживем хоть несколько месяцев друг для друга, станем ближе, и вот опять я «погостила» в Ялте и опять уехала. Тебе все это не кажется странным? Тебе самому?… Приезжай в первых числах и повенчаемся и будем жить вместе. Да, милый мой Антоша?»
И ответ Чехова: «Если ты дашь слово, что ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе до тех пор, пока она не совершится, — то я повенчаюсь с тобой хоть в день приезда. Ужасно почему-то боюсь венчания и поздравлений, и шампанского, которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться. Из церкви укатить бы не домой, а прямо в Звенигород. Или повенчаться в Звенигороде. Подумай, подумай, дуся! Ведь ты, говорят, умная».
Они и правда поженились тайно — 25 мая 1901 года, в Москве. Заскочили на минутку к матери Ольги, а оттуда — в санаторий и потом в Ялту. Осенью Ольга вернулась в Москву, в конце февраля навестила мужа, а в марте Антон узнал из очередного письма, что Ольгу госпитализировали из-за сильных болей в животе. Она потеряла ребенка, о котором он ничего не знал.
«Дусик мой милый, золотой, здравствуй! Если бы ты был со мной! Сегодня мне разрешили сесть в постели. Палата моя (не No 6, а No 15) залита солнцем, стоят цветы, я часто велю открывать фортку и дышу весенним воздухом… Все меня навещают, таскают провизию, конфекты, фрукты, цветы, заботятся обо мне. А все-таки, если бы ты был со мной!»
Состояние Ольги было тяжелым: «Седьмой день лежу на спине, и это еще не конец». Из московской больницы ее не выпускали. Чехов метался по ялтинскому дому, терзаясь сомнениями и ревностью. Медицинское образование мешало ему поверить в рассказ жены о раннем сроке.
Но он вел себя с безупречным достоинством. Телеграфировал Ольге, чтобы приехала к нему восстанавливаться после операции. Дождался ее выздоровления. А в июне, неожиданно для всех, рванул на Урал — сменить обстановку.
Последние минуты вместе
Туберкулез отнимал у Чехова последние остатки сил, и без того отравленных любовью. К лету 1904 года ему стало совсем плохо. Ольга показала мужа своему родственнику, немецкому врачу, практиковавшему в Москве. Тот рекомендовал пациенту отдых в Баденвайлере — климатическом курорте Германии, славившимся мягким климатом. Но горный воздух не спас писателя.
Меньше трех недель прожил Чехов в Баденвайлере. Слабея с каждым часом, он все же радовался, что впервые непостоянная актриса принадлежит только ему и никому больше. Будто бы и не он когда-то говорил: «Счастья же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, я не выдержу. Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день».
Ольга оставила пронзительное описание последних минут Чехова — 15 июля, в три часа ночи: «Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки: «Ich sterbe» («я умираю»)… Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: «Давно я не пил шампанского…», покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда… И страшную тишину ночи нарушала только как вихрь ворвавшаяся огромных размеров черная ночная бабочка, которая мучительно билась о горящие электрические лампочки и металась по комнате…»
