Она плакала только в юности. Потом слезы кончились. Ушли вместе со стыдом, робостью и ожиданием чуда. Осталось только упрямое желание выжить. О, Париж! Блестящий, жестокий, капризный город, закруживший бедную эмигрантку в вихре ночных развлечений, столь чуждых скромной девушке из приличной дворянской семьи.
Дочь следователя
Татьяна Фомова-Стоновская появилась на свет на юге Российской империи — то ли в Кишиневе, то ли в Харькове. В интервью она называла разные города, и даже дата ее рождения окутана тайной — это мог быть и 1908 год, и 1909-й.
Семья Татьяны была поистине космополитичной. В дальних родственниках числились потомки светлейшего князя, знаменитого дипломата Александра Михайловича Горчакова. Мать Елена — румынка. Дед по отцовской линии — поляк, бабушка — китаянка. Отец Андрей всю жизнь прожил в России, служил судебным следователем, катался по стране вместе с женой и дочерью.
В 1917-м отца арестовали — те самые революционеры, против которых он вел следствие. Какая злая ирония судьбы! Татьяне на тот момент исполнилось 8 лет. Когда отца увезли, весь ее маленький мир рухнул: «В момент революции оказываемся в Подольской губернии, — рассказывала она корреспонденту «Иллюстрированной России». — Я — вдвоем с матерью. Отец — далеко. Поступаю в приготовительный класс Балтинской гимназии. Пять лет бесконечно ужасной, каторжной жизни. Продаем остатки вещей. Мать, чтобы меня прокормить, стирает белье. Она… такая избалованная, такая властная… В 1922 году — больше не в силах выдержать каторги. Лучше смерть, чем подобная жизнь».
Мать с дочерью вдвоем пробираются на Бессарабскую границу. Именно там потерпел фиаско Остап Бендер в «Золотом теленке». Но у Елены с 13-летней Татьяной все получилось. Ночью, в бурю, под проливным дождем в лодке контрабандистов переплыли Днестр. Спасены! Поселились в родном Кишиневе, который с 1918 года входил в состав Румынии и был безопасным местом для потомков русских аристократов.
Безопасным — но и бесперспективным. В Кишиневе юную Татьяну ждали пять лет долгого, медленного прозябания: «Мать работает, я же, продолжая учиться, в то же время служу в банке. Пятнадцатилетняя. Задыхаемся в провинциальной нудной тине южного городка. Лишения, недоедания, болезни… Выдерживаю экзамен на землемерного техника».
Получив диплом и подсчитав свои сбережения — двести франков, Татьяна решает ехать в Париж. Мать поддерживает. Женщины складывают штопаные платья в потрепанный чемодан, мечтая — вот поступит Таня в Сорбонну, и наконец-то бедность закончится! Первое время можно подрабатывать в такси, по-французски Татьяна говорит свободно, водить автомобиль умеет. Будущее казалось хорошим и радостным.
«Извольте раздеться!»
К концу двадцатых годов Париж был пресыщен русскими эмигрантами. Все они рано или поздно оказывались здесь, надеясь ухватить частичку французской легкости бытия.
Поступить в Сорбонну оказалось несложно — трудно было удержаться. Денег отчаянно не хватало. Порой Татьяна позировала художникам, в том числе и самому Матиссу, но это были крохи.
Шофером Таню не взяли — слишком высокий конкурс; у нее не было шансов против русских князей, до революции гонявших в лаковых «Роллс-Ройсах» по петербургским набережным. В новой роли парижских таксистов князья смотрелись бесподобно, очень представительно, не чета хрупкой Татьяне.
Мать устроилась на две работы — днем убиралась в частном доме, по утрам подметала полы в русском магазине на рю де Сэз. Татьяна перед учебой ей помогала, а после университета отправлялась на поиски службы. Однако всюду она получала в лучшем случае любезные улыбки и пустые обещания.
«Иногда — самые откровенные, беззастенчивые предложения, — с болью вспоминала Татьяна. — В этих случаях — вылетаю из конторы красная, как кумач… Постепенно приобретаю сноровку, привычку отваживать «ухаживания»… Но денег все нет, положение становится трагическим… По совету русских друзей иду наниматься в кордебалет, статисткой… «У тебя, Таня, такая хорошая фигура, тебя наверное примут!.. Что делать, выбирать не приходится, моя милая»… Меня, как это ни странно, действительно сразу ангажируют. Но только… перед этим: «извольте раздеться!». Как ни готовилась к этому — не могу удержаться, разражаюсь горькими, безудержными слезами… Директор удовлетворен осмотром: «Одевайтесь! Я вас зачисляю фигуранткой! Будьте вечером на месте! Ступайте!». Колесо закрутилось… Рампа, огни, штрафы, репетиции, репетиции без конца… Устаешь до боли в висках, до головокружения… Крепись, Таня!.. Вперед! Работаю по пятнадцать часов в сутки. По утрам — в школе, днем репетиции, вечером — спектакль».
Изматывающий труд постепенно окупается. Татьяна, выступая под псевдонимом Визирова, получает прибавку к жалованью, они с матерью наконец переезжают из холодной комнатки в отдельную студию с кухней. Через год — долгожданная удача! Ангажемент за границу.
Так Татьяна оказалась в солнечной Тиране, на сцене столичного театра, где в нее влюбился сам албанский король.
Албанский поклонник
Ахмет Зогу был старше Тани на 14 лет. Эффектный черноусый красавец, преисполненный осознания собственной почти безграничной власти. Он содержал роскошный двор, любил играть в покер и курил ароматизированные сигареты одну за другой.
После выступления Визировой король вызвал ее к себе во дворец — она танцевала только для него одного. Король щедро заплатил за танец, но когда Татьяна собралась возвращаться домой — не выпустил ее из страны. Зогу держал Таню в роскошному плену, одаривая ее бесценными украшениями, до тех пор, пока девушка не уступила его ухаживаниям.
Со временем сработал «стокгольмский синдром», о котором тогда еще никто не слышал. Визирова стала испытывать к своему пленителю нежные чувства. Особенно когда Зогу позволил Тане вызвать из Парижа любимую маму, а на 21-й день рождения подарил танцовщице кольцо с бриллиантом весом 7,5 карат, похожее на обручальное, и большую виллу на берегу Адриатического моря.
«Он — мое первое и единственное до сих пор чувство в жизни, — признавалась Таня в 1935 году, уже после расставания с королем. — Мы полюбили друг друга. Искренне, молодо полюбили. Я должна была стать его женою… Увы, тогда это оказалось невозможным! Политика, родные… многое».
В 1932 году Зогу отпустил прекрасную пленницу. Татьяна с матерью вернулись в Париж.
Златовласая звезда
Во второй раз столица Франции покорилась Визировой сразу. Таню взяли в «Мулен Руж» — лучшее кабаре Парижа. После романа с албанским королем девушка стала знаменитостью; известный автор Роже Вайян описал ее жизнь в бестселлере «Ла Визирова».
Журналист издания «Иллюстрированная Россия», взявший у Татьяны интервью, удивлялся: «Боже мой, насколько ни одна из этих обольстительных фотографий не похожа на ту светловолосую, смеющуюся, простую, русскую молодую женщину, которая сидит сейчас передо мной в глубоком кожаном кресле!»
И — репортаж о ее выступлении в прославленном театре «Фоли-Бержер»: «На сцене, пронизанной со всех сторон нежными лучами прожекторов — финал «Танца с крабом»… Симфония страусовых перьев… Серые, лиловые, палевые, оранжевые, они колышатся, трепещут, волнуются… Полная иллюзия набегающих морских волн. Купальщица — Таня Визирова, облитая бледно-оранжевым светом, борется с ярко-красным, вцепившимся в нее крабом… Наконец она бросает в пучину и, вслед за ним сама, стройная, как языческая богиня, погружается в море, светлым пятном выделяясь на фоне трепещущих страусовых перьев… Занавес… Зал гремит от рукоплесканий… «Визирова! Визирова!..» То вечно женственное, которое непрестанно манит нас повсюду, воплотилось в Париже в образе русской девушки».
Забвение в монастыре
Недолог век танцовщицы кабаре. В 1940-х годах Танина звезда закатилась. Визирова давала частные уроки танцев, но со временем оставила и эту стезю. Продала албанскую виллу и королевские украшения, переехала в горную деревню Рокестерон на юге Франции. Замуж так и не вышла. Когда мать скончалась, Таня стала часто бывать в монастыре. В 1960-х годах французские газеты писали, что Визирова приняла постриг.
Артистка ушла из жизни 13 апреля 1984 года, всеми забытая и одинокая. Она покоится на деревенском кладбище Рокестерона вместе с матерью. На камне — ее настоящее имя: Татьяна Фомова-Стоновская. «Визирова» осталась только на обложке романа Роже Вайяна, «драматичного, как внутренний крик».
