После революции шесть тысяч русских оказались на необитаемом острове в Тихом океане. Филиппины! Кто бы мог подумать, что петербургским гимназисткам и сибирским поэтам придется колоть кокосы и рубить бамбук, обливаясь потом от тропической жары и стараясь не наступить на скорпиона! Беженцам никто не помогал обживаться на новом месте, но они и сами справились отлично — возвели среди джунглей целый поселок, в котором устраивали танцы и литературные вечера, выпускали газеты и отмечали православные праздники.
На Восток
Остров Тубабао стал даже не второй, а третьей родиной для этих людей. После революции 1917 года многие русские дворяне и белогвардейцы устремились на Восток. Там все было дешевле, жизнь кипела яркими красками — не то что в высокомерной полусонной Европе. Самые крупные русские диаспоры собрались в Китае. Двадцать лет ушло на то, чтобы привыкнуть к экзотическому окружению, выучить иероглифы, найти работу, наладить быт, пережить японскую оккупацию, — но к середине XX века русский Шанхай процветал.
В 1949 году случилось новое потрясение. К Шанхаю подошли коммунистические войска. Русских белогвардейцев ждала выдача на родину, в руки большевиков, а дальше — исправительно-трудовой лагерь или высшая мера… К счастью, председателю Эмигрантского Комитета, енисейскому казаку Григорию Кирилловичу Бологову удалось организовать эвакуацию соотечественников из коммунистического Китая.
Григорий Кириллович Бологов (1894-1976) — енисейский казак, участник Гражданской войны, лидер российской эмиграции в Шанхае
Люди, однажды уже потерявшие всё, снова лишались своих домов. Рассказывает протоирей Александр Красовский: «Поколение наших родителей – представителей Белой эмиграции – было поистине “унесенное ветром”. Сначала им пришлось бежать от большевиков, затем – от японцев, а в 1949 году – от китайских коммунистов».
Поэтесса Ольга Скопиченко с горечью писала: «Нам всем предстояла задача или усыпить питомцев наших или же найти семьи китайцев, согласных принять наших животных в свой дом. Это совсем не пустяк, совсем не сентиментальность. Житейски расставаться с любимыми животными очень больно и тяжело. Помню, как моя разномастная, пушистая Фомка, привязанная ко мне, была отправлена в очень хорошую китайскую семью, и как я еще две недели ежедневно приходила к ним справляться о ней. Кошка моя просидела все эти дни, забившись в угол и отказываясь от пищи. Так и уехала я, не зная об ее дальнейшей судьбе».
Только одна страна согласилась принять шесть тысяч русских беженцев из Китая. Республика Филиппины выделила гостям крошечный необитаемый остров Тубабао, где находилась только заброшенная американская военная база, заросшая тропическими деревьями и пришедшая в полную негодность.
Русские Робинзоны
На острове не было ни дорог, ни электричества, ни воды, ни уборных. Все пришлось налаживать самостоятельно.
«Лагерь в первые дни был похож на цыганский табор, — вспоминала Ольга Скопиченко, — везде стоят нераспакованные сундуки, всюду гам, шум, обсуждения, где достать воду, как вскипятить чайник, как получше натянуть палатку. Многих спасает захваченный с собой примус. По воду надо ходить на ручей, вниз с холмов в заросли тропических джунглей. К этому быстро приспособились, и женское население лагеря сразу же организовало стирки у этого же ручья.
Но мы ведь были русские беженцы, приспособленные ко всему в жизни, среди нас были первоклассные инженеры, электрики, строители, механики, и поэтому работа в лагере закипела сразу же. Через пару месяцев у нас был проведен водопровод по всем районам, а потом вспыхнули и электрические лампочки не только в бараках, но и в палатках. Мы стали обосновываться прочно со всеми возможными тропическими удобствами».
Лагерь занимал примерно полкилометра в длину и километр в ширину, делился на 14 районов. Появились своеобразные улицы и площади, в том числе Красная площадь и Невский проспект.
На всех мужчин в лагере распространялась трудовая повинность, женщины занимались домашним хозяйством, работали кухарками на общих кухнях и медсестрами в палаточном госпитале. А без медицинской помощи обитателям лагеря было не обойтись.
Из воспоминаний Никиты Валерьяновича Моравского: «На Тубабао нужно было приспосабливаться не только к тропическому климату и растительности, надо было защищаться от тварей: ядовитых змей, скорпионов, многоножек-сколопендр и множества москитов. Ночи на Тубабао были, к счастью, прохладные, но спать по ночам без москитной сетки было невозможно, а укусы ядовитых змей, скорпионов и многоножек были чреваты иногда серьезными последствиями. Помню, как мой сосед по двухместной палатке Владимир Краковцев ночью во сне случайно высунул левую руку из-под москитной сетки и его ужалила сколопендра. Пролежав несколько дней в больнице, он выписался, хотя был сильно ослаблен, и вскоре умер от инфаркта. Смерть Краковцева наступила внезапно, солнечным утром: он лежал на своей койке, а я сидел на своей — расстояние между койками шага два, — вдруг он приподнялся, пристально взглянул на меня, глубоко вздохнул, дернулся, стал бледно-лиловым и с омертвевшими глазами повалился навзничь».
Голода на острове не было, но пища, по воспоминаниям современников, была непривычной и невкусной. Сырая вода была непригодна к употреблению – ее специально кипятили для нужд лагеря.
В конце рабочего дня «кухонные мужики» (в прошлом — гвардейские офицеры) мыли котлы, кастрюли, печи, скребли пол, чтобы все было чистым для следующей смены.
Пасха под палящим солнцем
Первым делом эмигранты построили на Тубабао православный храм.
В субботу 23 апреля 1949 года архиепископ Иоанн Шанхайский отслужил первую на острове пасхальную службу, которую описала Тамара Александровна Ступина: «В Пасхальную ночь дорога к собору на гору была освещена горящими плошками, а сама церковь стараниями молодежи была иллюминирована электрическими лампочками. Издали глазу представала картина духовной красоты, а в душе поднималось чувство восторга».
Из мемуаров Ольги Скопиченко: «В канун праздника почти в каждой палатке был сооружен настоящий пасхальный стол с настойками на отвратительном пахучем джине, куличами, которые те же хозяйки испекли в городской хлебопекарне и с разными баночными закусками».
Особенно радовались Пасхе дети, которыми на острове также занимался отец Иоанн. Архиепископ вывез из Китая два приюта с русскими детьми – Тихона Задонского и Святой Ольги.
На острове также были две школы, занятия в которых велись ежедневно с 9 до 11 часов дня, и детский сад.
Тропический досуг
В лагере был кинотеатр под открытым небом, проводились литературные вечера, зачитывались научные доклады, издавалась своими силами пресса: еженедельник «Тубабао знает», «Антикоммунистический сборник», «Еженедельное обозрение», «Тубабао не знает» — скаутская юмористическая газета на русском и английском языках.
Пожилым людям трудно было привыкнуть к жаркому влажному климату, а молодежь освоилась быстро. Этим веселым загорелым ребятам все было нипочем.
Девушки старались следить за модой, хотя это было весьма непростой задачей на острове, затерянном в Тихом океане. Рассказывает Ольга Скопиченко: «Те, кто вывез немного денег, накупили ярких материалов в филиппинских лавчонках, немедленно открывшихся на большой дороге около лагеря, и все дамское население запестрело яркими цветами юбок и кофточек. Многие из нас научились носить деревянные колодки вместо туфель, молодежь так и танцевала в колодках на своих вечеринках, звонко отстукивая такт деревяшками».
За два с лишним года на острове даже справили несколько свадеб.
Возвращение к цивилизации
Еще в ноябре 1949 года на острове встречали американского сенатора Уильяма Ф. Ноланда, который обещал помочь беженцам переехать в Америку.
Однако бюрократические процедуры растянулись надолго. Лишь через два года обитатели лагеря стали получать разрешения на въезд в США. И как вовремя! В декабре 1951-го на остров обрушился мощный тайфун. От палаток не осталось даже клочьев тента. Деревянные и железные бараки рассыпались, как карточные домики. Люди спасали свои жизни, забираясь под настилы полов, прячась в ямы, держась за уцелевшие стволы кокосовых пальм.
И вновь филиппинские власти пришли на помощь русским беженцам. Перевезли их в Манилу, где эмигранты наконец дождались заветного парохода до Сан-Франциско.
Завершают эту историю стихи Ольги Скопиченко «В Америку»:
Мы, знающие горечь отступленья,
Мы, для которых заревом горел
Наш край, родной, погубленный пожаром,
Мы, не сменившие тропы своей,
Мы, брошенные бешеным ударом
В рассеянье скитальческих путей,
Этап последний — ширью океана
Плывем в страну свободы и побед,
Чтобы забыть скитания по странам,
Чтоб отдохнуть от этой жизни странной,
Пусть к гавани придет наш жизненный корвет.
И плещет океан, пленительный и грозный,
В жемчужных нитях пенится волна
И ночью темною за далью звездной
Мерещится чудесная страна,
Страна надежд. На острове «терпенья»
Мы грезили о ней бессчетно, без конца,
Чтоб ей отдать и силы и уменье,
И волю к жизни, и свои сердца.