Ему всего двадцать пять. И он безумно влюблен. Его любовь намного ярче, чем банальный вечерний флирт с фронтовыми медсестрами. Дама сердца Сергея Вавилова — это наука. Великая Физика отвлекает его от ужасов войны — от гудящих над головой аэропланов, стонов раненых, невыносимого запаха гари. Даже на фронте Вавилов что-то изобретает, делает открытия, пишет научные статьи. Но как блестящий студент оказался в пекле Первой мировой в чине простого прапорщика?
«Ректор заплакал и не смог читать лекцию»
Вавилов попал на фронт почти случайно, желая «отдохнуть» от другой войны, развернувшейся в стенах высших учебных заведений империи.
До 1911 года российские университеты оставались островками свободы в океане самодержавия, «ареной дерзкой и безнаказанной пропаганды революционных идей». Студенты регулярно устраивали манифестации — против смертной казни и политического произвола, за неприкосновенность личности и освобождение политзаключенных.
Университетские профессора принимали в этих акциях самое живое участие — пока новый министр народного просвещения Лев Кассо не возложил на них «всю тяжесть ответственности» за студенческие сходки. Эти приказы вызвали новую волну митингов. Радикальные студенты врывались в аудитории с криками «Бастуй, товарищи!» и разливали сернистый водород.
В ответ министр Кассо приказал ввести на территории высших учебных заведений полицейские силы. Обстановку в столичном университете ярко описывали «Русские ведомости»:
«Присутствие большого количества полицейских со штыками и винтовками вдоль длинных коридоров университета, профессора с группой студентов, конвоируемые вооруженными городовыми на лекции, городовые с ружьями, охраняющие аудитории, где читаются лекции, свист, крики и пение революционных песен, пары удушливого газа, распространяющихся в коридорах и аудиториях — все это представляет собой такую картину, какую еще стены Петербургского университета не видели».
В альма-матер Сергея Вавилова — Московском университете — атмосфера раскалилась. Более 130 профессоров и приват-доцентов были уволены или ушли в отставку в знак протеста против правительства Николая II.
Оставшиеся преподаватели, «переломив себя», пытались читать лекции в условиях полицейской оккупации университета, однако студенты в аудиториях их освистывали, оскорбляли, порой даже с применением физической силы. Многие профессора не выдерживали давления: «С Н. Я. Марром случился истерический припадок, А. А. Жижиленко упал в глубокий обморок, а ректор Д. Д. Гримм просто заплакал и не смог читать лекцию».
В числе покинувших Московский университет был и крупнейший российский физик Пётр Николаевич Лебедев, в университетской лаборатории которого начал свои первые исследования Сергей Вавилов.
Из дневника Вавилова: «Я сейчас в странном положении самого неустойчивого равновесия, каждую минуту я могу пойти направо, налево, вознестись на небо или провалиться к черту на кулички: я совсем запутался и заблудился; почва, та точка, за которую я держусь руками и ногами, т.е. университет, сейчас находится в каком-то бешеном танце, студенты разбежались, профессора разбегаются» (16 февраля 1911 года).
Через несколько месяцев Лебедев скончался. Сергей погрузился во мрак отчаяния, не понимая, как жить дальше без любимого наставника. Заканчивая университет в 1914 году, Вавилов терзался сомнениями: академическая среда под давлением министерства заплесневела; куда идти? Сергей решил на время радикально сменить сферу деятельности. Назло всему миру записался в армию.
Из дневника Вавилова: «Finis. Сдал сегодня на «Удовлетворительно» астрономию и почил на лаврах. Стою на обрыве. Положим, если буду служить – 11⁄2 года пройдут. Ну, а дальше. Дороги для меня другой, кроме научной, нет… Подумаю, отдохну и приведусь в порядок. Устал я» (28 мая 1914 года).
«Штабные без штанов удирали от бомб»
Однако «отдохнуть» в армии не получилось. Спустя месяц после прибытия новобранца Вавилова в часть началась Первая мировая война. Сергея в составе 5-го радиотелеграфного дивизиона отправили на Восточный фронт, в город Молодечно. На вчерашнего студента-теоретика вдруг обрушилась какофония грохочущих бомб и гудящих аэропланов.
Из дневника Вавилова: «Часа в 4 утра налетели немецкие аэропланы. Грохот, свист бомб и снарядов. Пиииии… жжж… бах etc. Я держусь страусовской тактики, повернулся на другой бок и заснул. Если суждено быть исковерканным, то лучше уж во сне. Так что аэропланов я не видал. Разговоры ходят разнообразные, говорят, было 20 аппаратов, сбросили 60 бомб etc. Телеграфисты видели, как штабные без штанов в автомобилях удирали от бомб» (26 июня 1916 года).
Смертельная опасность странным образом взбодрила Вавилова. Жажда науки, утерянная Сергеем после кончины профессора Лебедева, пробудилась в нем с новой силой.
Из дневника Вавилова: «А, правда, есть что-то экстатическое в этом сплошном бессоньи (сплю по 2–3 часа), лихорадочной безумной погоде и вечном напряжении. Воет, поет, стонет флейта антенной мачты, стучит мотор и электромагнитный призрак реет в пространстве. Может быть, эти дни выкуют из меня нового человека, здесь опять совсем рядом со столькими загадками и ребусами. На солнце ежеминутно вспыхивают радуги, яркие, плотные, широкие, почти телесные и «рядом» – вот одна оперлась концом о какую-то халупу. Электромагнитный мост. Кажется, я снова стану физиком и чувствую опять пафос науки. Война, Бог с ней – тут живая явь науки» (9 июня 1916 года).
В 1916 году Вавилов повышает квалификацию — заканчивает радиотелеграфные курсы. Налаживает связь для войск на передовой, одновременно разрабатывает новый метод пеленгации радиостанций, ставит опыты, печатается в научных журналах. Удивительно, какое мужество демонстрирует вчерашний студент!
Из дневника Вавилова: «По-прежнему много работы, и работы веселой. Начальство глупое, селедкообразное по обыкновению – ну, да Бог с ним. Ремонтирую станцию Русского Общества, занимаюсь с чинами на станции Telefunken, держу приемную авиационную станцию и т.д. Моя цель сейчас возможно скорее выжать из радиотелеграфа все практически полезное в будущем. А потом главное – тут физика, и никто этого не знает, не чувствует и думают больше о штабных обедах, чем о физике. Я – solo, нет конкурентов, а потому хорошо… Ночью опять обычный пушечный концерт, взрывы шрапнели на горизонте и отблески. Канонада вчера незаметно перешла в страшнейшую грозу. Будет и сегодня, кажется, тоже» (23 июня 1916 года).
Судьба — «слепа она, пьяна, небрежна»
Вавилов чуть не погиб в июле 1916-го. Его дивизион стал одним из тех, кто должен был отвлечь внимание немцев от Вердена, чтобы дать французам перевести дух от «страшной мясорубки». Это хорошо знакомый Сергею закон Ломоносова-Лавуазье: «Ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте».
За один день — 3000 убитых и раненых. Горизонт светится и пылает, как Невский. Ракеты торчат над горизонтом, словно электрические фонари. Рев пушек, свист ветра, дождь… «Смерть неизбежна, и люди, пугаясь – идиоты. Куры, лошади, собаки куда умнее – нуль внимания», — записывает Вавилов в дневнике. Под грохот бомб сочиняет философские стихи:
Рукою пьяной типогрáф
Без толку на доске и складу,
Набор раскиданный собрав,
Вдруг напечатал Илиаду.
Я от судьбы того же жду,
Слепа она, пьяна, небрежна…
Смотрю на жизнь я безмятежно
И ожидаю ерунду.
После войны
Он выжил, к счастью. К 1935 году Сергей Вавилов — крупнейший ученый, научный руководитель Государственного оптического института, директор Физического института имени Петра Николаевича Лебедева, член Академии наук СССР, депутат Ленинградского городского совета, председатель Комиссии по изучению стратосферы, председатель Комиссии по изданию научно-популярной литературы…
Но в своих дневниках он по-прежнему — тот самый искренний, преданный науке мальчишка, каким он был на Первой мировой. Пока он убежден, что советская власть поддерживает науку, — он поддерживает советскую власть: «Дело не в наших индустриальных успехах и не в наших громадных недостатках, а в том, что в самом деле привилегированных у нас не осталось, что у нас деньги просто несерьезный вопрос, что у нас безбрежное море впереди веселой работы».
Лето 1935 года Сергей Иванович проводит в Европе. Ни дня не отдыхает — колесит по Польше, Италии, Франции, Германии, Австрии… Знакомится с работой оптических лабораторий и заводов. Гуляет по летнему Парижу под кружевной сенью платанов и, как всегда, тщательно записывает свои наблюдения.
Из парижского дневника Вавилова: «Замечательно естественно они живут — у них все выходит как следует. Уменье жить поразительное. Париж совершенно не красив. Все эти Palais, начиная с Лувра, огромны, роскошны, но ужасно не талантливы. Куда же в архитектурном отношении Парижу до Ленинграда! Но в этой некрасоте — естественность и страшная ловкость. Начинаю любить узкие французские переулки с их искривленными домами и своеобразными крышами. Французы хороши, только совсем не по мне» (июнь-июль 1935 года).
Вавилов еще не знает, что впереди его снова ждет большая катастрофа. В 1940 году его брата, талантливейшего генетика и ботаника Николая Ивановича Вавилова, арестуют по ложному доносу и уморят голодом в тюрьме. Накануне ареста Сталин скажет Николаю: «Ну что, гражданин Вавилов, так и будете заниматься цветочками, лепесточками, василёчками и другими ботаническими финтифлюшками? А кто будет заниматься повышением урожайности сельскохозяйственных культур?»
13 августа 1940 года дневник Сергея заполнится отчаянием и горем:
«За эти дни столько перемен и самое жестокое несчастье. У брата Николая 7-го на квартире был обыск. Сам он сейчас во Львове. Значит, грозит арест, значит рушится большая нужная жизнь, его и близких! За что? Всю жизнь неустанная бешеная работа для родной страны, для народа. Пламень работы, вся жизнь в работе, никаких других увлечений. Неужели это было не видно и не ясно всем! Да что же еще нужно и можно требовать от людей! Это жестокая ошибка и несправедливость. Тем более жестокая, что она хуже смерти. Конец научной работы, ошельмование, разрушение жизни близких».
Вавилов с трудом пережил известие о гибели брата в тюрьме в 1943 году. Однако нашел в себе силы продолжить работу. Физику он любил больше жизни. Сергей Иванович занимался научными исследованиями до последнего дня, пока у него не остановилось сердце 25 января 1951 года.
